Минут десять я и шаман переминались с ноги на ногу, внимательно рассматривая друг друга.
Как я понял — был отправлен гонец за толмачом, понимающим русский язык. Пока толмача отлавливали — мы вели борьбу взглядов. Карие глаза шамана как будто бы пытались пробуравить во мне дырку, я не отставал в этом глазном бурении. Через пять минут шаман начал нервно стучать носком сапога, но последовать его примеру не мог — обмотанные тряпками ноги никак не располагали к нервному постукиванию. Я даже усмехнулся, на что мужчина отреагировал хмурыми насупленными бровями.
Наконец, толмача вроде как выудили из рядов всадников, и в сопровождении гонца он подъехал к первому отряду. Спешился, обменявшись с шаманом несколькими гортанными фразами, затем подошёл к нам, встав рядом с колдуном. Шаман что-то сказал, а толмач стал переводить с жутчайшим акцентом, настолько неразборчивым, что я с трудом его понимал:
— Ти йест русска?
— Русский, русский! Ближе к делу, а?
— Ти есть зачим святотатств? Ты есть наказай!
— Это какого шайтана святотатство? В хижину зайти святотатство, что ли? Мы хотели есть, зашли, разожгли очаг. В чём святотатство? Толмач, кривя лицо, вслушивался в мои слова, и было видно, что он, как и я, с трудом понимает то, что пытаюсь ему рассказать. И акцент был странным, и язык отличался — видимо, это горец когда-то путешествовал, добравшись и до России — если она тут так называлась. Вообще-то мир был совсем другим, так что проводить какие-то аналогии совершенно некорректно. Хорошо хоть так друг друга понимаем! Если понимаем…
— Ти есть наш раб! — заявил толмач, выпятив губу — ти святотатств и наш раб!
Пока я раздумывал, что ответить, совершенно неожиданно из дверей хижины показалась Василиса, и решительно подошла ко мне:
— Я не могу там сидеть одна! Я тоже хочу послушать, о чём ты с ними говоришь! Прости, Вась, ну так одной тоскливо!
Горцы гортанно завопили, общаясь друг с другом и обсуждая новую информацию. Они буквально пожирали глазами мою красавицу, и я понял — дело тухло. Теперь, пока они не доберутся до её тела — не отстанут. И точно — толмач, после долгих и бурных обсуждений, заявил:
— Твой баба есть добыча Чу-Якуб! И ты добыча Чу-Якуб! Раб! Баба наложниц, ты раб!
— Чего он несёт? — испуганно спросила Василиса — какой-такой наложниц и раб?! Я сейчас ему глаза выдеру!
Она покраснела, и вдруг, страшно завизжав, бросилась вперёд и вцепилась в лицо толмачу. Тот схватил её за руки, пытаясь оторвать, страшно завопил, а оторвав руки от окровавленного лица, бросился назад, крича:
— Шайтан! Шайтан!
Я рывком отбросил Василису за спину, и рявкнул:
— Какого чёрта! Быстро в хижину, похоже, что теперь мы точно попали!
Василиса метнулась в дверь, а весь огромный отряд горцев стал лавиной скатываться на площадку к священному дубу, видимо решив, что пора покарать нечестивцев за пролитие крови в святом месте.
Я стал медленно отступать назад, поглядывая на шамана, творившего какие-то пассы руками. Похоже, было, что сейчас из его рук вылетит «птичка», и совершенно точно нас заклюёт. Мои руки поднялись, я выкрутил какую-то фигуру, внезапно засветившуюся в вечернем воздухе, и в моей голове возник голос: «Знак Защиты». Видимо, я поставил какое-то защитное поле, так как после того, как шаман метнул в меня что-то невидимое, оно на меня подействовало меньше, чем никак. Видя такое безобразие, пришлось броситься следом за Василисой, чтобы не получить пару-тройку стрел с великолепными бронзовыми наконечниками. Я смог рассмотреть их в подробностях, когда эти самые наконечники вонзились в дощатую дверь с такой силой, что пробили её и вышли с другой стороны.
— Ты что творишь?! Охренела, что ли? — вопил я, наступая на побелевшую Василису — ты зачем на него напала?! У горцев страшнейшее оскорбление, когда их обижает женщина! Теперь они точно нас в покое не оставят, а убивать их я не хочу! Мы пришли в их дом, напакостили тут — по большому счёту они правы, что предъявляют нам претензии!
— Ага — ты ещё отдай им меня, пусть компенсируют свои моральные издержки — неожиданно спокойно заявила жена — пошли они все… Я как услышала, что в рабство, да в наложницы, представила себя, с этим вонючим неандертальцем, и меня такая ярость взяла — что не удержалась. Разодрала ему рожу. Не переживай. Плевать на них. Верю, что ты всё равно что-нибудь придумаешь. Они малявки против тебя! Они ногтя твоего не стоят, жалкие букашки!
— Ну, так-то да… — сразу успокоился я (приятно всё-таки, что твоя женщина такого высокого о тебе мнения! Стоило ради этого попасть в такую переделку) — но что теперь делать — я не знаю. Бежать мы не можем — а перебить всех? Тебе не кажется, что уничтожить пятьсот человек как-то не по гринписовски? Мы же люди доброй воли, нет?
— Никакой доброй воли у меня нет! — сразу отмела гнусные подозрения Василиса — одна злая воля! И была бы кнопка — нажать — и всех их нахрен в преисподнюю — я бы это сделала! Ещё чего придумали — домогаться моего тела! Козлы вонючие!
— Злая ты! — вздохнув, коротко констатировал я, и под бодрый стук стрел в дверь хижины стал размышлять о наших перспективах. А они были неутешительными. До нас рано или поздно доберутся. Несколько стрел уже влетело через крохотные окошки, затянутые каким-то мутно-серым, почти непрозрачным материалом, как будто утверждая меня в мысли о бренности всего сущего — даже могучего мага и его рыжеволосой жены.
Я аккуратно подошёл к двери, и закричал в щель, одновременно высунув руку. После высовывания — быстро забрал её обратно, и вовремя — пара стрел тут же воткнулась туда, до того находилась эта самая рука. Кучно стреляли, на «пять»! — подумал я, и снова сделал вывод — мы попали.