Магия, детектив, принцесса - Страница 22

Голова совершенно ясная, светлая, мысли аж звенят, как хрустальные шарики, катающиеся в фарфоровом кувшине. И это позволило мне сосредоточиться как следует и увидеть, как некий человек ушёл на моих глазах в стену, появившись неизвестно откуда. Я поперхнулся зубной пастой, вызвавшей рвотный рефлекс — терпеть не могу, когда зубная паста попадает на корень языка. Брррр… гадость. Впрочем — я так же не пью водку и коньяк — сразу рвотный позыв, как только они попадают в рот. Это единственное, что матери нравилось в моём поведении. Нет — не единственное. Ещё то, что я не курю — в отца. Вот Машка — та курит, и целовать её после курения просто противно, о чём я ей говорил уже не раз. Похоже, на то, как целуешь корзину с бычками и туалетной бумагой.

Я уселся на крышку унитаза — самое лучшее место для размышлений — и задумался: что происходит? Похоже, что мои способности мага изменились в какую-то сторону. В какую — это ещё следовало выяснять. Что за фигуры, которых я вижу? Кто это? Была у меня одна мыслишка… но слишком фантастичная, чтобы я принял её за основу. Впрочем — как сказал какой-то из великих физиков: «Достаточно ли эта идея безумна, чтобы быть правильной?» На мой взгляд — идея была в высшей мере безумной. А значит — единственно правильной. Я видел души мёртвых.

Разглядывать тени и размышлять было некогда — пора на новую работу. Выскочив из ванной, я побежал на кухню, выхватил из холодильника батон условно-съедобной «докторской» колбасы, сделал себе бутерброд, и стал поглощать его с отвращением и некрасивой жадностью. Оно, вроде, и есть хотелось — на меня напал прямо-таки какой-то жор, но и есть эту гадость было необычайно противно.

Я всегда в детстве думал, что «докторская» колбаса названа так потому, что как только её съешь, надо отправляться к доктору. И что вот интересно — вкус этой колбасы почему-то не зависит от её цены. Все колбасы подобного типа одинаково противны.

Бабушка всегда вспоминала, что когда она была ещё девочкой, в Советском Союзе делали колбасу такую, что можно было целый день её есть и не отправиться на горшок от несварения желудка. Вот только мне почему-то в это не верилось. С тех пор, как большевики уничтожили Российскую Империю, колбаса была именно такой, какая она сейчас. Видимо — как способ воспитания советского народа — люди, жрущие такую колбасу уже ничего не должны бояться — всё худшее они уже испытали. Чего там американские ракеты? У нас «докторская» есть!

В кухонном зеркале отражалось мой угрюмое лицо, с отвращением пережёвывающее бутерброд, а ещё — слегка пожелтевший и позеленевший фингал. Глаз видел уже совершенно свободно, опухоль ушла, но эта радуга на правом глазу напоминала о чём-то космическом, типа — кометы Галлея.

Схватив куртку, сунув ноги в водонепроницаемые заговорённые башмаки (Треть зарплаты! Но нужная вещь, когда целыми днями и ночами бродишь по городским лужам), бросился на остановку.

Ехать было не так далеко — дом Гриньковых находился в центральном районе, на улочке, под названием Николаевская. (Ранее она называлась — «30 лет Советской власти», как некогда мне сообщила бабушка, знающая все старинные названия улиц). Когда-то здесь находился дом детского творчества, потом его прихватизировали, перестроили, и ныне это был особняк бедной семьи Гриньковых, вынужденной влачить жалкое существование в пятидесяти комнатах с десятью сортирами.

Никогда, кстати, не понимал — какого чёрта эти олигархи сидят в России, когда можно свалить куда-нибудь на побережье Мексики, или в другие благословенные места и не нюхать городскую вонь, не стоять в пробках и не жрать эту колбасу. Тьфу! Впрочем — это я жру эдакую пакость — они-то точно её и не нюхали.

Охранник возле шлагбаума, перегородившего въезд на улицу Николаевскую, тут же выскочил к подозрительному типу, ошивающемуся возле будки КПП и угрожающе спросил:

— Чо надо?! Чо ты тут ошиваешься с такой рожей?

— Ну, я же не спрашиваю, чего ты ошиваешься с такой рожей в нашем благословенном городе? — мирно ответствовал я, и приготовился к акту агрессии, не заставившему себя ждать.

— Чооо? Чо ты сказал?! Да я щас тебя! — здоровенная лапа недоумка потянулась к отворотам моей куртки, а пальцы второй стали складываться в подобие арбуза, когда я как можно более грозно завопил:

— Стоять! Милиция! Предъявить документы!

— Какие документы?! — опешил охранник, но кулак-арбуз опустил — ты кто такой?

— Оперуполномоченный Октябрьского отдела лейтенант Кольцов! (Слово «младший» я опустил — просто для удобства произношения).

— А! — так бы и сказал — хмуро ответствовал цербер и мирно предложил — постой пока тут, я доложу. Нас предупреждали, что ты придёшь, но всё-таки лучше сообщить. Пусть встретят. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Потом сами же будут орать и брызгать слюнями. На то оно и начальство.

Я с охранником в этом вопросе был совершенно согласен — начальство оно на то и начальство, чтобы вести себя неадекватно, тупо, и обижать таких людей как я, на которых держится весь мир. Как на китах. Или на атлантах. Видел я такую картинку — в Питере, вроде как. Атланты там держали небо на каменных плечах.

Охранник с минуту общался с кем-то в доме по служебному зеркалу, потом вышел и хмуро сказал:

— Подожди, сейчас выйдут и проводят. Получил я пилюлей за тебя — и непонятно за что. Пропустил бы без спроса — получи пилюлей, не пропустил — тоже получи. Нет в жизни справедливости. И что, мне больше всех надо? С такой грёбаной зарплатой…

Я слушал плач Ярославны из уст охранника, и с интересом смотрел, как возле него появилась фигура женщины, с растрёпанными волосами и безумным взглядом. Она постояла возле парня, что-то сказала (Я слышал голос!), помахала мне рукой, скрестила руки на груди, и удалилась, медленно и плавно уйдя в землю, как будто бы погружаясь в жидкую грязь. Мимо промелькнули фигурки двух детей, с криками бегущих куда-то к призрачной цели, и я замер, затаив дыхание.