Магия, детектив, принцесса - Страница 13

— Можешь оплатить проезд до этого места и отправляться куда хочешь — довольно сварливо ответила машина, явно беря пример со своего хозяина.

— Ты меня не довезла до места, и теперь требуешь оплаты, железяка поганая?!

— За оскорбление плюс десять процентов. Итого… четыреста восемьдесят рублей. Вставь деньги в таксометр, получи квитанцию, и иди куда хочешь!

— Я щас тебе вставлю, погань ты японская! Я тебе сейчас таксометр этот в паропровод вставлю, сука заморская!

— Паропровод слишком мал для помещения туда таксометра, а за порчу имущества вы будете отвечать по всей строгости закона. Ваша фотография уже находится в моей памяти!

— Открой дверь, гадюка, я сейчас выломаю её, рэкетирка поганая!

— Я сейчас вызову милицию. Вы должны шестьсот двадцать рублей.

— От мёртвого осла уши, тварь! Я завтра же поймаю твоего хозяина и доставлю в отдел! Вот моё удостоверение! Я сам милиция!

— Так бы сразу и сказал — недовольно буркнула машина и открыла заднюю дверцу. Когда я вылезал, она пробормотала что-то вроде «волкИ позорные, оборотни в погонах!», но я не стал возвращаться и выказывать ей своё недовольство.

Когда проходил мимо трубы выхлопа паропровода, машина фыркнула и обдала мне штанину брызгами грязной воды. Я изловчился и плюнул ей прямо на заднее стекло, после чего это чудо японского автопрома затянула какую-то гадкую песню про то, как она «варит самогончик и никто ей не поставит заслончик, и пусть шмонают мусора… бла бла бла…»

Под эту жизнеутверждающую «песню», я зашагал по дороге, надеясь дойти за полчаса. В общем — дома я был к полуночи. Усталый, злой, и в довершении всего перед подъездом наступил в кошачье дерьмо. Отмывать его в ванной было настолько гадко, что я чуть не сжёг файрболлом весь ботинок со всем его содержимым. Остановила лишь мысль о том, что завтра идти на работу будет не в чем.

Быстренько хлебнув щец, наскоро разогретых заклятием прогревания — я с наслаждением вытянулся на постели, раскинув гудящие от беготни ноги. Принимать душ не было никакого желания, тем более что Семёныч сегодня снял с меня всю грязь заклинанием очищения. Всю-не всю, но отмазка, для того, чтобы не мыться, у меня была.

— Вась, а, Вась! — мне приснилось, будто Вика дёргает меня за ногу и призывно манит в другую комнату, где уже стоит ложе, накрытое чёрными шёлковыми простынями. Её бело-зелёное тело будет классно смотреться на чёрных простынях, подумал я… и проснулся. Само собой — Вики никакой не было, а была мама, которая теребила меня за ногу и бубнила:

— Пора на работу! Уже семь часов — пока соберёшься, пока доедешь — вот и время прошло. Тебе же к девяти? Поторапливайся! Отец уже ушёл, а ты всё валяешься. Ты во сколько вчера вообще пришёл? Небось, с Машкой таскался в ночной клуб, а? От тебя пахнет духами!

— Ничем от меня не пахнет — я попытался отбить нападки матери, но закончил как обычно — даже если бы и пахло — имею право! Я взрослый человек, могу хоть с Машкой, хоть с какашкой пойти куда угодно!

— Жениться тебе надо. Помру, и внучков не покачаю! — начала она свою заунывную песнь о семейной жизни сына — а что касается какашки — вот только с ними ты и ходишь. Нет бы приличную какую девушку завести, а ты всё этих шалав за собой таскаешь. Машка тебе зачем нужна? Девка развелась уже во второй раз, теперь в свободной охоте — ты какого чёрта с ней связался?! У неё двое детей, на кой чёрт она нужна с таким довеском?

Я не стал объяснять матери, что можно встречаться с женщиной, и даже регулярно спать с ней не для продолжения рода Кольцовых, и не для того, чтобы порадовать свою мать качанием внучков, а просто чтобы доставить удовольствие своей жаждущей плоти. К чему расстраивать любимую мать? Это может привести к непоправимым последствиям — например, атаке из слезомёта. А я страсть как не терплю женских слёз — лучше двадцать раз получить малией в морду, чем один раз попасть под удар женского слезомёта.

Так что второй день этой недели начался ничуть не лучше первого. Если в понедельник я страдал от похмелья, то во вторник — от чувства вины, что принёс неисчислимые страдания матери. По крайней мере, должен был страдать от этого. И чего она к этой Машке привязалась? Ну да, бабе двадцать шесть, дети, разведёнка — но она же и не претендует на мою свободу! Встретились, позанимались сексом (кстати — она в этом деле мастерица), разбежались, и всё. Я не претендую на её личную жизнь, она на мою, никто ничего не требует, не устраивает истерик. Ну да, я знаю, что у неё бывают мужики и кроме меня, и что? Баба выкручивается по жизни как может — ни у кого не отнимает, не ворует, не убивает. Проституцией занимается? Не замечал. По крайней мере, точно не стоит на перекрёстке и не ловит проезжающих мимо клиентов. Надо на жизнь смотреть проще. Я за свою недолгую службу в полиции такого насмотрелся, что вот эти жизненные перипетии, которые приводят в ужас мою мать, настолько мелки и ничтожны в сравнении с тем, что происходит на тёмной стороне, что даже не знаю с чем сравнить. А! — с ковырянием в носу. Не очень эстетично, но не смертельно.

Все эти мысли медленно текли в голове, пока я бежал к остановке, чтобы снова ехать через весь город. Подошёл троллейбус — его по привычке называли троллейбусом — он был такой же квадратный и здоровенный, как прежние рогачи пятидесятилетней давности. На самом деле такой же одушевлённый автомобиль, как и все остальные, только размером побольше. Отличался он от маршрутных такси и тем, что никогда не останавливался там, где приспичило пассажиру — только на остановках, и нигде больше. Но мне на это было плевать, потому что УВД находилось как раз рядом с остановкой — в пятидесяти метрах от неё.